Сергей Погосян: «Работа сделала меня счастливым». Продолжение
Что для артиста важно — владеть умами, сердцами?
Вообще об этом не думаю, когда играю.
Но когда человек идёт в актёрскую профессию, что им движет?
Лично я пошёл избавляться от комплексов. Я был уверен в том, что никому неинтересен, страшен и туп. Поэтому мне нужно надеть какую-нибудь маску. Вот я и пошёл в актёрскую профессию.
Тогда в 90-е у меня была серая бесперспективная безденежная жизнь. Но было мгновение, когда вдруг зажигалось огромное количество осветительных приборов, когда открывался занавес, ты выходил, и зал замиралв предвкушении спектакля.
Удалось преодолеть ограничения, которые были в 20 лет?
Преодолеть их невозможно, это постоянный процесс — человек всю жизнь будет преодолевать личностные границы и комплексы молодости и детства, если верить Фрейду. Я совсем недавно слышал о старой бабушке, которая очень ёмко говорила о том, что чувствует себя плохо и, возможно, умрёт этой ночью — поэтому нужно надеть новое, свежее белье. «Придёт молодой красивый врач, а я мёртвая в несвежей комбинации, стыд-то какой!!!». Что это, как не преодоление каких-то комплексов? Или у меня в спектакле «Ищу партнёра для нечастых встреч» был герой, который пытался понравиться девушке своего сына. В общем, есть что преодолевать. По ощущениям, многие из нас застревают в детстве или юности.
Со стороны кажется, что актёрская профессия вся в фейерверках и поклонниках. А ведь это ежедневный труд.
Тяжёлый и субъективный. Фейерверки не сразу а у некоторых никогда их не бывает.
В спорте как-то проще — ты говоришь: «Я подниму вес», а тебе говорят: «Подойди и подними». Или в боксе: «Я выстою» — «Ну вот возьми и выстой».
А у нас в кино ты говоришь: «Я могу это сыграть», а тебе говорят: «Ага, сейчас». Просишь: «Дайте мне попробовать, показать, на что я способен режиссёру!», а тебе говорят: «Не дадим, мы, ассистенты ассистентов, считаем, что вы не сможете».
И ты должен совершенно непонятным образом убедить, что ты умеешь плавать и тогда тебе нальют воду в бассейн, чтобы ты проплыл какое-то расстояние и показал неплохие результаты.
Как ты преодолевал отказы? Ведь это бьёт по самолюбию.
Бьёт болезненно, сильно. Когда говорят: «Вы не подойдёте» или «Вы не сыграете», «Это не ваше». Отчасти мне в этом помогал театр. Я приходил на кастинг и мне говорили: «Ой нет, вы это не сыграете». И я возвращался в театр, и играл, что-то подобное, а иногда более сложные роли, чем на кастинге, который я не проходил. После каждого проваленного кастинга я очень хорошо играл в театре.
Каждый провал ведёт к успеху, да?
Да. Почти.
В чем секрет этого преодоления?
Чем ты моложе, тем проще слышать про собственную несостоятельность в той или иной роли. Сейчас гораздо сложнее. Секрет в отношении к себе и отношении к людям которые тебя оценивают. Я — плющ или я — многовековой дуб. В первом случае противостоишь ветру потому, что стелешься по земле, но нет стати. Во втором есть стать, но могут с корнем вырвать. Думаю, секрет в золотой середине.
Привычка не выработалась?
Нет, к сожалению.
Ты ведь знаешь цену себе как профессионал.
И да, и нет. Недавно друг поступал в театр в Москве, и надо было ему подыграть. Я начал подыгрывать, и все мои комплексы полезли как на первом курсе института. Черт его знает — не могу понять, стал сразу какой-то нелепый и угловатый. Думаю: я ли это — вроде да, я.
Но все-таки пройдён путь от Петушка и Кузнечика до Гамлета.
Ну и что?
Ничего не изменилось?
Я просто знаю, что когда-то играл Гамлета и когда-то играл Эзопа. Вот и все.
Это не даёт уверенности?
Не даёт. Очень хорошо Джигарханян сказал: «У актёра нет прошлого, только настоящее».
Эта мышца — она не прокачивается?
Не прокачивается. Любая мышца не прокачивается — боксёр перестаёт боксировать и теряет свой навык. Он может кому-то набить рожу, но в профессиональном плане — сразу деградирует. Просто удар сильный остаётся. А я также громко могу, вдруг, заорать ни с того ни с сего, в отличие от других граждан. Но это будет как удар того боксёра. А с точки зрения профессионала этот удар будет так себе.
Постоянное совершенствование. Нахождение в этом...
Каждая роль это экзамен по защите квалификации. Знаешь затёртую фразу: ещё один образ лёг в актёрскую копилку?
От чего зависит сыгранная роль? От режиссера, партнера, чего-то еще?
Сыгранная или сделанная роль зависит и от режиссера, и твоего желания, и партнера.
Это все должно совпасть.
Откаты возможны?
Конечно, и деградация.
А если вынужденный простой — отказы или самому хочется взять паузу?
Если самому хочется — то хорошо. А если хочется играть, а тебе не дают, это тоже может вызывать деградацию или потерю формы.
Когда ты хочешь дать свой последний концерт?
Последний хочу дать перед смертью, и я не тороплюсь совершенно. Я ещё и до середины-то не дошёл.
Запал есть. Многие люди говорят: "Господи, ну скорей бы на пенсию«. Потому, что они устали, а все равно надо тянуть лямку. Ненавидят свою работу.
А я с удовольствием хожу в театр, радуюсь успехам коллег.
Вернуться не хочется?
Иногда очень сильно хочется. Отчасти из-за того, что хотелось вернуться, мы с Женей Жумановым сделали наш спектакль «Косметика Врага». И, благо Женя очень вовремя подвернулся, сказал: «Серега, давай!». Мы все время хотели работать вместе, но не срасталось. А тут объединились и все хорошо пошло.
Какие качества в людях важны для тебя? С Женей вы нашли друг друга. Что для тебя важно в партнерстве?
Порядочность. Мне кажется это самое главное.
На сцене очень легко подставить партнёра.
Так бывает?
Да. Очень хорошо написано у Моэма в «Театре».
Театральные интриги — не вымысел?
Нет, они есть. Также можно подставить любого человека в жизни. Муж с женой могут друг друга подставить, или брат брата. А уж актёр актёра тем более. Было бы желание.
Какие еще качества важны?
Профессионализм, конечно. Если актёр плохой, то другие актёры его перестают воспринимать. Можно быть порядочным, добрым, милым и отзывчивым, но если на сцене он совершенно бездарен, в театре таких не любят.
Давай вернемся к здоровью. Как ты поддерживаешь здоровье?
Да никак. Я не пью, например, пытаюсь бороться с тем, что курю. С переменным успехом. Пытаюсь иногда сесть на диету, но не слишком активно.
Фактически твой внешний вид — это инструмент.
Я мужчина, мне повезло. У женщин это более жёстко, конечно. Инструмент постарел, и вперед, на возрастные роли.
Если кому иповезло, то это была Татьяна Пельтцер. Она с 30 лет играла бабушек, и ей уже нечего было терять. А все остальные активно боролись с возрастом.
Я уже нахожусь в стадии понимания того, что лучше вести здоровый образ жизни, чем нездоровый.
Что даёт тебе силы двигаться вперёд? Ведь пружинка с возрастом как правило ослабевает и и ничего больше не хочется.
У меня также. Я не могу сказать, что моя пружинка особенная.
Ещё столько надо успеть! В 2005 я снялся в первом своём фильме, поздно начал — в 33 года.
Люди и в 90 на сцену выходят.
Это они закончить никак не могут. Если ты о Зельдине или о Померанцеве, дай Бог им здоровья... А начинали-то они рано.
Что позволяет не сдаваться?
Багаж и опыт, сын ошибок трудных, есть уже более 20 фильмов за эти 10 лет. Если ты посмотришь фильмографию, то там есть 4-5 фильмов, где у меня роль в большом смысле этого слова..
У тебя серьезный актерский опыт — не хочешь наставничеством заняться?
Не считаю, что имею на это право, я всегда очень трепетно отношусь к молодому поколению. И, естественно, у меня перед глазами стоит Алена Алексеевна Скрипко, которая привела меня в театр, в молодёжную студию «Галёрка» при театре «Бенефис». Как у неё горели глаза, когда преподавала мастерство! Да и мастерства у неё было побольше, чем у меня.
Каждый выберет для себя что-то более близкое... У меня такого огня нет, поэтому я не иду в преподаватели.
Когда дети говорят, что хотят работать в театре я спрашиваю: «А в каком театре?» Если, допустим, работать в мировом театре — я говорю: Вам нужно в Англию, это качество.
Если хотите получить количество и хорошо заработать — в Голливуд.
Если хотите работать в русскоязычном пространстве — нужны Москва или Санкт-Петербург.
Все просто.
Ты закончил наш театральный институт, и покорил...
Тогда было другое время и денег не было. Теперь все пути открыты. У нас половина оперных певцов проходили стажировку в Италии, некоторые там и работают. Это уже не выглядит чем-то особенным. Ты никогда не будешь звездой балета, если закончишь балетную школу Ирана или Туркмении — никогда. Ну, представь себе исламскую страну и девушку, которая дрыгает ногами. Если ты родилась, допустим, в Иране, нужно учиться во Франции. И мы так же. Как огромное количество звёзд балета грузинского происхождения. Сам по себе грузинский балет ничего из себя не представляет. А Цискаридзе, Ананиашвили приехали в Москву в хореографическое училище и там уже всего добились.
Нужны условия, да?
Конечно. Если ты из Афганистана и блестящий математик, нужно ехать в Силиконовую Долину. А если родился в Чехии, и прекрасно поешь, то тебе все-таки нужно двигаться в сторону Италии.
Если ты не Карел Готт, конечно.
В общем, надо заставить себя рвануть в нужном направлении
Что позволяет сделать этот самый рывок? Что помогло тебе преодолеть сопротивление своих родителей, которые хотели видеть тебя экономистом?
Это какое-то первое испытание, оно бывает у всех, когда в тебя не верят. Когда ты ещё сам себе не веришь — получится ли?
Самое первое, самое элементарное испытание. А дальше сложнее
Если вернуться к теме балета — все девочки в три года мечтают стать балеринами. В три года им шьют из старых занавесок платья, а они ходят и дрыгают ногами. В 7 лет начинается отбор. И когда их отбирают, они попадают в среду, где все такие же. Это не просто девочка, которая мечтает стать балериной и задирает ножки выше, чем остальные. Вокруг неё уже все так задирают. И на поверку появляется уже следующее — ты уже попадаешь в среду себе подобных, и идёт следующее более сложное испытание: выдержишь ли ты лошадиную нагрузку?
Мне кажется, что ты, несмотря ни на что, очень верил в себя.
Нет, это просто так кажется.
Может, кто-то в тебя верил?
Нет, никто. У меня просто не было соблазна свернуть с этой дороги. Нас ведь окружает очень много соблазнов. Денежная работа, умопомрачительная любовь, что-то ещё.
Я вспоминаю свои 19-20 лет, когда шли эти страшные 90-е годы и появились коммерческие киоски, где было все. Там даже освещение было иное, ты засовывал голову, чтобы выбрать сникерс или сангрию, и видел кусочек рая. А потом высовывал обратно, и видел слякоть, серость, и безнадежность. Время было удивительное — настолько, что если ещё не было бы театра... с его особенным миром и системой ценностей... Я там элементарно прятался. Это был отдельный мирок волшебства или, с моей точки зрения, нормальных людей. Потому что все остальные говорили про какие-то кредиты, шапки, отвалы... Помню, все время продавали какие-то вагоны обуви ЛенИнвест, которые меняли на вагон леса. Я шёл и думал: «Какой вагон, какой ЛенИнвест?». Меня спросили как-то: «Тебе нужен сникерс?» Я говорю: «Да, нужен». Мне отвечают: «4 тонны». «В смысле, 4 тонны — это что, цена?» И на меня кричали: «Дурак, это два вагона». Я спрашиваю: «А зачем мне два вагона сникерса, я столько не съем.» И опять кричали: «Идиот, чтобы продать! Чтобы купить два вагона обуви!» Я не понимал: «Зачем?» Оказывается, чтобы купить 4 вагона угля! Вот такие 90-е годы, когда разрешено все, что не запрещено, в том числе и поголовно сходить с ума.
А тут театр, где Петушок, Теремок, «ко-ко-ко», я просто дорвался до этого и с таким удовольствием жил в этом странном мире-театре, скрывался от всех остальных. И я подумал, что даже если мне суждено умереть от голода, то лучше я это сделаю в театре, вместе с такими же как я. Во-первых, умрём в одно время, а во-вторых никто смеяться не станет: «Ааа, дураки, надо было менять уголь на сапоги, сапоги на батарейки, батарейки на сникерсы, сникерсы на чупа-чупсы, которые, как выяснилось, сам Дали придумал».
Из того периода вспоминается «Другой театр»?
«Бенефис» больше вспоминается. «Бенефис» — это первая площадка. Первый зритель, первый успех, первое падение. Недавно снимали передачу и я зашёл в этот зал — он такой крохотный оказался, маленький, но для меня он тогда казался порталом в другой мир. А, главное, там были такие же больные на голову люди — только взрослые люди, которым было 50-60, актёры. Все такие же, я попал наконец-то к своим. Один диагноз, одна палата, где никто не чувствовал себя идиотом. Потому что мы все были Наполеонами и говорили на одном языке. И было очень сложно, когда я попадал в какую-то другую среду, потому что начинались разговоры о деньгах, об их отсутствии, о том, что дальше будет хуже, о том, что надо куда-то сваливать — не важно куда, главное свалить — хоть в Монголию. И страшные истории про то, как кто-то разбогател, что вызывало зависть, или про то, как кого-то убили, что вызывало скорбь. Ничего светлого эти истории не вызывали.
Возвращаясь к «Другому Театру»: там были весьма нестандартные роли — вообще все было другое.
Да, но я это «другое» потом сыграл в театре Лермонтова. Если бы не было «Другого театра» в моей жизни, то я бы не оценил академическую драму. Потому что я подустал играть героев серебряного века.
«Другой театр» был задуман, как всплеск чего-то нового, иногда даже запретного, необычного. Я бы не сказал, что мы страдали от того, что огромное количество зрителей ходило на нас. Так, небольшая кучка фанатов...
А вот в Лермонтовский ходили всегда. Это было объектом моего пристального внимания. И лёгкая зависть тоже была, специальные люди в Театре Лермонтова, продавали билеты... а мы-то сами реализовывали! Сами были гардеробщиками. Сами ставили декорации, девочки-актрисы костюмы шили. Это был чистый энтузиазм! И огромное желание. После этого я оценил момент, когда в театре Лермонтова передо мной распахнулась гримёрка, в которой до меня сидел Лев Темкин. Это мега-величина! В косьюмерной мне говорят: «Я ваш костюмер, давайте-ка штаны примерим». Я говорю: «В смысле, как примерим?». Отвечают: «Я буду приносить штаны, вы будете мерить, и выбирать». Я в недоумении: «У вас что, много штанов?» Мне отвечают: «У нас много, без штанов мы вас не оставим, не переживайте». Конечно, это был кайф.
Это уже совсем другой опыт. Сколько лет ты проработал в театре, если суммировать?
С 96-го по 2008-й. Немного не дотянул до 15 лет.
За что ты благодарен в своей жизни?
Сложный вопрос. Я благодарен своей жизни, что она сложилась именно так. Я благодарен своей жизни, что она до сегодняшнего момента не оборвалась. И я буду благодарен ей за то, чтобы она не оборвалась ещё как можно дольше и не оборвалась жизнь близких мне людей. Как-то так. Это очень глобальный вопрос, который может вызвать фальшь.
Какие люди помогли сформироваться тебе как актёру, как личности?
Фактически, каждый человек, так или иначе. Кто-то подтолкнул в правильном направлении, кто-то отбил желание идти налево или направо, вверх или вниз. И я катился именно по тому направлению, по которому я катился.
Меня некому было устраивать на хорошую работу, поэтому я мог заниматься тем, чем я хочу.
Твоя жизнь сложилась так, как ты хотел?
Да, слава богу. Пока ещё и не сложилась, а складывается. И я безумно хочу играть, безумно! В чем-то солидном, глобальном. Причём я даже людей, которым повезло играть в солидном и глобальном вижу, я с ними уже снимаюсь.
Это просто следующий шаг?
Очень надеюсь, что да.
Потому что когда мне говорят: «Вам же сказочно повезло...».
Я отвечаю: «Понимаете, в чем дело — в любой сказке должен быть счастливый конец: принцесса должна выйти замуж, принц должен убить дракона и жениться, а я только-только доскакал до принцессы и дракона. Тут ещё головы рубить, да и принцесса может забраковать, или я её, а может вообще с драконом бизнес замутим по сохранению первозданной природы. Много вариантов а в слове «повезло» есть что-то конечное.
А мне больше нравиться бесконечное...
